ПРИМЕЧАТЕЛЬНА лекция депутата I и II Госдум «октябриста» Аполлона Еропкина, с которой он выступал в Петербурге и Москве после смерти П. А. Столыпина. Этот просвещенный дворянин, выпускник юридического факультета Московского университета, по собственной инициативе исследовавший хутора и отруба Приволжских степей и Западного края, рассказывал о первых результатах земельной реформы. В виду важности сделанных А. Еропкиным выводов приводим здесь основные положения лекции, изданной одновременно с предыдущим очерком и также имевшей успех:

«<…>Перед своим отъездом в это путешествие по хуторам, я имел аудиенцию у покойного Министра; и когда я сообщил ему о своем желании проверить на местах те теории и те абстрактные предложения о необходимости перехода крестьянской общины к частной земельной собственности, теории – бесспорные по существу, но трудно достижимые на деле, – то покойный министр отнесся к моей мысли с живейшим сочувствием и сам передал мне несколько своих наблюдений, вынесенных им из своей поездки по хуторам.

“Вернетесь из поездки, поделитесь своими впечатлениями” – напутствовал он меня. И это были последние его слова. Когда я вернулся из поездки, тело П. А. Столыпина уже было предано земле <…>.

П. А. Столыпину часто ставили в упрек, зачем он так спешно, в порядке 87-й статьи, провел Указ 9 ноября 1906 г., изменявший коренные законы крестьянского землевладения, и не дождался, пока этот проект пройдет через Государственную Думу и Совет? А проект этот, как известно, получил санкцию лишь в мае текущего года то есть 4 ½ года спустя после издания Указа 9 ноября.

Вопрос коварный и лицемерный, характерный для левых партий.

– Да очень просто почему, г.г. радетели о народном благе с левой стороны: чтобы вырвать почву из-под ваших же ног!

Ведь не надо забывать, что вопрос шел вовсе не об одном только улучшении земледельческой культуры; вопрос шел об общине, как православном институте, приведшем Россию к самому краю катастрофы. П. А. Столыпин видел, что вся земледельческая Россия стоит на вулкане, готовом затопить и разрушить все на своем пути.

Чего же ждать и чего же медлить? Жители центральных губерний и представить себе не могут, что произвел Указ 9 ноября на юге, на востоке и на западе Европейской России.

До поездки моей по хуторам, признаюсь откровенно, я и сам довольно пессимистично настроен был по поводу успеха нового закона в жизни. А тут еще левые газеты неустанно подзуживают о “хуторомании”, о крайней шаткости нового социального базиса в деревне. Но я советовал бы этим господам отправиться с этой своей проповедью к самарским колонистам или к лифляндским латышам, перешедшим на хутора; вероятно, они поняли бы тогда, почему П. А. Столыпин действовал в порядке 87-й статьи, а не ждал у моря 4 ½ года.

А ведь за немцами и за латышами двинулись и русские; в тех губерниях, которые я посетил, – Самарскую, Саратовскую, Витебскую и Могилевскую, по разверстанию наделов на хутора и отруба работают по 150, по 200 землемеров в каждой, работают до глубокой осени и все же не успевают удовлетворять требований населения.

Там уже не уговаривают: переходите на отруба, а говорят подождите очереди! И этой очереди ждут годами.

И в Витебской, и в Могилевской губерниях я сам, собственными глазами, видел, как от общинной деревни не оставалось и следа, она вся целиком переселялась на хутора и переселялась почти что на свой счет, ибо что за пособие в 75–85 руб. на двор на переселение, когда один колодезь стоит дороже!

И таких деревень – десятки; землеустроительные комиссии заняты только ими, а об отдельных выделах отдельных домохозяев там думать некогда, они удовлетворяются уже после всех, в последнюю очередь.

В Самарских и Саратовских степях я объезжал наделы в десятки тысяч десятин, разверстанные на отруба. Подумать только, какой переворот в народном самосознании должен произвести такой надел, перешедший в частную собственность и протянувшийся на 30–35 верст. И как аккуратно, я бы сказал, любовно охраняют границы этих отрубов, как хлопочут их владельцы, чтобы поставить межевой столб с государственным столбом!

И пусть не утешаются кадеты, что этот “новый социальный базис в деревне шаток и непрочен”. Нет, он очень прочен: в Новоуз. уезде, например, сейчас уже ограничено 500 т. дес. наделов – 1/3 уезда. Но я скажу еще больше; я разочарую г.г. левых: знают ли они, кто в первую голову спешит укрепить за собой свои наделы? Первые зачинщики и коноводы аграрного движения. И тот, кто мне не верит, пусть справится в ивановской 2-й волости Балашовского уезда; эта волость замечательна тем, что там совсем не осталось помещичьих усадеб, они все были сожжены и разгромлены во время аграрных беспорядков. Теперь она не менее знаменита тем, что все погромщики сами превратились в маленьких помещиков, укрепив за собой свои наделы.

Очевидцы передавали мне почти дословно речь одного из таких погромщиков, считавшегося главным агитатором:

“Господа граждане, – держал он свое слово к сельскому сходу, – я уже не раз говорил с вами с этого высокого места (он стоял на эстраде); я вас никогда не обманывал и вы мне верили; поверьте и на этот раз, укрепляйте за собой ваши наделы!”^viii.<…>

Могилевский землеустроитель г. Пржибышевский рассказывал мне, как он лично с ходоками от крестьян отправлялся знакомиться с хуторами в лифляндские уезды к латышам. Посмотрели, поучились, вернулись домой и сами разошлись по хуторам всей деревней. В центре у нас, правда, нет латышей; но поверьте, что стоит съездить и подальше, хотя бы в Саратов, и свозить туда ходоков поучиться хуторскому хозяйству.

Да где же хутора; хотя бы переходили на отруба, отводили бы надел к одному месту, оставаясь жить в деревне. В больших Приволжских селах это делается сплошь и рядом, ибо села там огромные и постройки и усадьбы очень ценные.

– А ведь далеко ему ехать на свой отруб? – спрашиваю я землеустроителя, отъехав от села верст на десять.

– Но все-таки ближе, чем раньше, когда его надел был отведен в 50 полосах! – отвечает землеустроитель, знаменитый А. Ф. Бир. Имя Бир в приволжских степях стало именем нарицательным: Бир – значит землеустроитель. Вот к кому поехать бы, господа, поучиться: он разверстывает наделы, расположенные на 30-верстном пространстве, разверстывает селения в десятки тысяч душ. Посмотрите, что сделано им с наделом села Покровской слободы, где 30.000 жителей, где 10 банков, гимназия и биржа; где магазины с зеркальными окнами, аптеки, гостиницы и рестораны…

А все-таки идут на отруба. Надо лишь уметь приняться за дело; надо иметь немецкую настойчивость Бира; надо быть убежденным землеустроителем, надо верить в это дело и вдохнуть эту веру в других. И я видел таких землеустроителей, я познакомился с ними и я горжусь тем, что жал их руку. Это – истинные спасители России, они делают великое и святое дело, ибо община – это мрак, это застой, это – темное царство, это гибель государства, гибель медленная, но неизбежная. Когда-то я сам был сторонником общины, но я глубоко раскаиваюсь в этом своем заблуждении.

Возвращаюсь к главной теме, посвященной мною памяти П. А. Столыпина. Уже эти две кардинальные реформы, которые Столыпин сумел провести в жизнь, реформа конституционная, спасшая Государственную Думу, и реформа аграрная, спасающая русское земледелие и русское государство, могли бы поставить имя П. А. Столыпина в число великих русских преобразователей <…>»